Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана] - Сергей Алексеев

Тут караульщик прибежал, взглянул в проран на солнце и шапку прочь.

– Се знак. Се знак!

– Да полно…

– Помилуй, Боже… Воистину святой! – он на колена пал. – Послушай, отче, покуда ты не сдох, дозволь мне рядом постоять, у ямы? Позреть, как молишься? Иль сразу научи молиться!

– На что тебе наука? Ужель замыслил поменять бердыш на сан священный?

– Ни, отче, беден я, нет званья и именья. А вразумишь, так помолюсь и выпрошу у Бога. Он злата даст, я ж брошу службу и пойду в купцы.

– Добро, я научу, коль выпустишь меня.

– Сие нельзя. Сам государь велел держать.

– Тогда влезай сюда. А прежде цепи возложи и глину со мной ешь, заместо хлеба. Тридесять лет не минет – научишься.

– Не можно так, – пожаловался стражник. – Я суть стрелец и должно мне служить…

– Ну, коли так, к Иоакиму ступай. Его проси. А он научит, как дьяволу служить, и как молиться, абы Господь внимал.

Стрелец бердыш свой поднял и прочь убрел. Весь божий день никто боле не шел, и токмо птицы залетали, в соломе просо поискать да отдышаться, ибо дна ямы дым не доставал и источался дух благостный. Распоп ел землю, из стенки ковыряя, а жажду утолял росой, спадавшей на солому. Господь не посылал дождей сим летом, поелику великий грех давно в Москве творился, и несведомые рабы Его роптали, де, мол, горит, суть торф.

В святое воскресенье, пред полночью, распоп молился и, когда встал, дабы сотворить коленопреклоненный земной поклон, вдруг плеть стегнула под коленки. Он лишь шатнулся и присел.

– Да кто там, Господи? Кто меня подсек?

– Се я, неужто не признал? – был голос женский. – Довольно помолился, в сей час же обернись, позри! Я смерть твоя.

Он обернулся и позрел. Но не старуху черную, а красну деву в льющихся шелках. Прелестна и мила, а в дланях – золотой сосуд вина!

– Ты смерть моя?!.

– Да ты ведь кликал, егда вчера молился? Я мимо шла, к стрельцу, что сторожит тебя. Уж больно заскорбел и в горе звал меня. Однако ж зов твой был сильней…

– Се верно, я кричал, – распоп отвел глаза. – Давно замыслил испытать тебя…

– Я в твоей власти вся, – Смерть изогнула стан. – Возьми сосуд, испей вина! А вкупе с ним – меня.

– Возьму! Токмо не здесь. Я жажду умереть не в скверной яме – на Красной площади. Пред царскими очами! Сведи меня туда.

– Чудная речь твоя, – Смерть спрятала вино. – Никто из смертных не просил свести куда-нибудь, совокуплялся там, где я застала, и счастлив был.

– А я тебе велю! – распоп расправил плечи. – Иль вон ступай, или веди на площадь!

Смерть отступила, соболья бровь в дугу.

– Ты властный муж… Да кто ты, право?

– Я – Аввакум, слыхала?

– Нет, не слыхала…

– Да как же, матушка? Вся Русь изведала, что значит Аввакум, и даже государь!

– Какое диво!.. А я ни сном, ни духом. Поведай же, кто ты?

– Расстрига я и ныне ссыльный, без звания и сана. Прозванье мне – суть Огнепальный!

– О, Господи, прости! Мне жутко стало… Да токмо продолжай! Кто и откуда ты?

Наручной цепью он Смерть обвил и сжал.

– Се ныне я опальный. Давно ль минуло время, егда в чести и силе был? Жизнь чудилась несносной, я зрел, как мелкие людишки, едва родившись, думают о смерти! То бишь, о тебе… А я страшился бытия такого. Я грезил подвигом! Меня купить хотели!

– И что же, не купили? – едва дыша, спросила Смерть.

Распоп сильнее цепь стянул и молвил не спеша:

– Сулили власть и сан высокий, коль троеперстие приму! Да шиш вот им! Власть не прельстила, ибо постиг я в ранней юности простую мудрость: чем боле власть, тем меньше воли!

– Похвально се…

– Собака Никон, мой земляк – он не имел ли власти? Имел!.. Да волен не был! Иконы скреб и книги правил? Пустое! По своей ли воле?! Над его плечами, подобно сатане, указчики стояли, коих он призвал из греческой земли. А я, сей грешный протопоп, давал ли ему вольно хоть шаг ступить? Да я ему был ровно цепь на вые!.. Кто ныне Никон? Чернец, затворник безымянный. А я – все тот же Аввакум. Я – ратоборец Божий! Сей сан сравнится ль с патриаршим? И власть моя безмерна, пока жив! Судить меня хотят? Ну, пусть осудят! Расстригли, рясы сняли? Да пусть и проклянут, анафеме предав – я буду Аввакум! Я буду Аввакум!!

Смерть отшатнулась и уронила кубок, вино в тот час плеснулось на солому, оставив черный круг.

– Да ты бессмертен!.. Ей же ей! И я боюсь тебя! Вино вон разлила…

– Довольно охать! Сведи на площадь, там совокупимся!

– Нет, Аввакум, ты муж великий! Я не нужна тебе…

– Ты лжешь! Ты всем нужна. Ведь ты берешь царей, вельмож?

– Случается, по собственной охоте я заключаю сделки с людишками простыми. Но с тобой боюсь без позволенья. Возьму на площади иль в яме, но у господ моих вдруг да другие промыслы? Ты звал меня, как простолюдин, от сердца меня жаждал, и я пришла. Но ты великий муж… Уволь уж, Аввакум. Я лишь слуга, извозчик на подряде. Коль эдак-то велик, поди и попроси моих владык!

– А кто твои владыки?

– Известно се, Господь и дьявол.

– Кого же мне просить?

– Обоим бей челом. Мужей, тебе подобных, судить не вправе ни тот и ни другой. Лишь токмо вкупе, сговорясь, позволят взять тебя, – смерть на колена встала. – Распоп великий, огнепальный, ну отпусти меня! Сними оковы!

– Добро, а службу сослужи?

– Приказывай. Я дева и слаба, чтоб противу стоять.

Он цепь слегка ослабил.

– Возьми государя?

– Ну, право же, смешно! Великий муж, а мыслишь, ровно заговорщик, – Смерть загрустила. – Взять царя? Я и тебя-то взять не в силах! Не то, что государя… Нет, по собственной охоте прибрать могу кого угодно, но ведь не ведаю, что потом случится… Объявят вас святыми? А еже проклянут не по заслугам? Мощам станут молиться иль на поживу бросят птицам?.. Безвременная смерть – се воля моих господ, им ведомо, что сотворится в будущем. Я же служу по найму, мне дозволенья след спросить.

– Без спроса что ты можешь? Прибрать невесту государя? Она ж пока никто!

– О, Боже упаси! – она руками замахала. – Сколь шуму будет! Начнут кричать – убили, отравили зельем… А сколь казнят безвинных или сошлют в опалу? Тебе-то что, а мне их жаль. Всяк человечек на Земле суть под моей опекой, поелику я пастырь. Вот ты, затворник и распоп, отдашь овцу из стада в волчью пасть?

Вскручинился распоп и тут же спохватился:

– Постой! А ежли ты с собой возьмешь наследника? Коего нет пока, но должен бы родиться от дьявольского брака?

– Не поспеваю я к живущим ныне, – пожалилась и омрачилась Смерть. – Народ плодится – дьяволу не счесть… Где тут поспеть за душами, коих и нет пока?

– Знать, не послужишь?

– А, пожалуй, нет. Ты токмо не гневись…

– Тогда и с глаз долой! – он цепь со Смерти снял. – Не смей ко мне являться! Беспомощная тварь…

– Прости меня, бессмертный!

Шелк липкий прошуршал, и стихло все…

Горюнился стрелец и в мыслях клял себя, свой род и низость бытия, порою восклицая:

– На что ты, батюшка, родил меня? Обрек на нищету и муки? Позрю – кругом князья, бояре, знать, а кто бишь я? Холоп, и выше не подняться! Несправедливо се, да Бог меня не слышит!

От горя и от дыма плача, о смерти думал, на бердыш косился, и Смерть к нему пришла, но затаилась за плечами, поелику в тот же час за каменной стеной карета встала, послышались шаги и постучали.

– Кто там еще? – окликнул караульщик. – Ворота заперты, не велено пускать!

– Эй, стрелец, ты бы открыл мне дверь!

– Чего тебе?

– Ответь мне, молодец, – скорбящий голос был. – Не здесь ли мучают страдальца за благочестье древлее? А имя – Аввакум?

– Сей узник тайный, имени не знаю… Что надобно?

– Пусти к нему на час!

– Боюсь я, госпожа. Архимандрит придет, греха не оберешься…

– Вознагражу, дам злата.

– Ты кто ему? Сестра, жена?..

– Я дочь духовная…

– А много ль дашь?

– По совести возьми, сколь надобно.

– Сё, пять рублев?

– Добро, впускай!

Стрелец ключами брякнул, с испугу зашептал:

– Ужели Бог послал?.. Ужель мя, грешного, услышал?!. Входи же, госпожа!

Боярыня вошла – он отступил, десницей заслонился. Наряд ее слепил! Белее белого одежды, каменья, жемчуга… Ох, мало попросил! Сия жена богата, поболее в дала! Хоть сотню златом! Одно оплечье в самоцветах стоит тыщу! Ох, прогадал! Ну что се – пять рублев?!

Она ж монеты отсчитала и подала.

– Где узник?

– В яме земляной…

– Как же сойду туда?

Стрелец бердыш отставил и лестницу принес.

– Вот, госпожа, ступай!

В кромешной тьме, на ощупь, она на дно спустилась и, руки выставив, пошла. Тем часом караульщик достал из ямы лестницу и сел на край.

– Ужо мне будет сто рублев!

– Ты где, отец духовный? – окликнула она. – Не вижу ничего… В сей скверной яме ровно в преисподне…

– Ступай на звон, се слышишь? Бубенцы! – распоп потряс цепями. – Сей звук мне люб, и мнится мне дорога…